Тод Гринуэй - Праздношатание[Полная версия]
![Тод Гринуэй - Праздношатание[Полная версия]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
Обзор книги Тод Гринуэй - Праздношатание[Полная версия]
Тод Гринуэй
Праздношатание
Аспекты земного существования
Copyright 2012 © Tod Greenaway
ISBN 0–9780659–0-5
Published in 2006 by Tod Greenaway
609 Latimer Street
Nelson, BC
V1L 4V2
Printed and bound in Canada
Some of these essays have been published in West Coast line
перевод © Ирины Борисовой
Copyright 2012, Ирина Борисова
Об авторе:
Тод Гринуэй — канадский писатель и художник. Родился в 1927 г. и вырос в Манитобе, писал пьесы для радио, сценарии для документальных фильмов, либретто фолк–оперы. Работал фотографом, автор серии коллажей. Умер 24 октября 2008 г.
Предисловие
Когда я был маленьким мальчиком на ферме, меня часто посылали в подвал принести банку варенья или плошку меда. Для этого требовалась большая осторожность. Пока я спускался по ступенькам подвала, я все время видел справа от себя открытую дверь угольного ящика и черную пустоту за ней. В течение всей экспедиции я не отводил взгляда от ужасной черной дыры. Я обходил слева печь, поворачивался и пятился к полкам: брал требуемую емкость протянутой за спину рукой, снова бочком обходил печь и напряженно шел обратно по ступенькам, поглядывая назад через плечо, пока благополучно не захлопывал дверь подвала. Но однажды меня ужасно выругали за безобразное поведение, а потом послали в подвал за банкой огурцов. Я чувствовал себя таким никчемным и ни на что не годным, что прямо от лестницы уверенно отправился к угольному ящику, повернулся и плотно прижался спиной к его двери, приглашая того, кто там жил, убить меня и раз и навсегда избавить землю от не заслуживающего прощения изгоя. Но в то же время во всей глубине моего отчаяния я не мог не удивиться собственному ощущению. Мне было интересно. Казалось, то, что я чувствую внутри, меняет то, каким мир кажется снаружи. Теперь, через семьдесят лет, я склонен думать, что — и то, каков мир есть.
Три события, для примера
ПЕРВОЕ: кальмар. Я плавал в Адриатике с маской и трубкой над целой грядой темных морских водорослей, медленно изгибающихся и разгибающихся от течения, как грива коричневых волос. Я спугнул кальмара размером с мою ладонь. Маленькое существо испугало меня так же, как я напугал его. Изогнувшись, оно сложным и неуловимым маневром, сделало петлю, вроде «бочки», с которой любили выступать перед публикой первые авиаторы, и умчалось, как ракета, обратно в водоросли. Оно было быстрым и едва видимым, но в одну долю секунды оно прочертило спиралевидную траекторию своего пути в сепии. Один мастерской каллиграфический штрих, разрушенный течением.
Мимолетный, как все лучшее.
ВТОРОЕ: притяжение. Мой друг Арт Маккей был художником. Арт был определенным образом отмечен: с ним случалось такое, чего не случалось с другими людьми.
В описываемое мною время он писал печной эмалью. Однажды вечером он открыл кварту краски, уже открытую накануне и плохо после этого закрытую. Он снял кистью толстую корку, затвердевшую на поверхности, и огляделся вокруг в поисках места, куда бы ее деть. Дверь его студии была резная, с маленькими розетками, размером в четыре дюйма, на каждом из верхних углов. Вы видели такие в старых зданиях. Он взял и сунул кисть в одну из этих розеток, и пошел домой. Позже он мне показал, что увидел утром. Это было нечто потустороннее. Клочок краски, задерживаемый собственной вязкостью, провел всю ночь, скользя по резьбе двери и оставляя за собой след. Когда клочок достиг на своем пути замка, он трудолюбиво прополз по металлу, а потом по овальной медной ручке. Вися на полоске сгущающейся краски, клочок кренился под воздействием собственного веса, пока снова не оказался на дверной раме. Потом, повернувшись на ходу, он продолжал ползти, пока, наконец, в нескольких дюймах от конечной цели — пола, вязкость его не иссякла, и он не остановился, затвердев, оставив скрупулезную и каллиграфическую запись своего падения.
ТРЕТЬЕ: песня. Я ехал на велосипеде к центру от моего дома в Ванкувере. Самая высокая точка этого маршрута — угол Пендер и Хитли, оттуда дороги на север и на запад идут под горку на всем пути до Кэрролл, где сливаются Фолс Крик и пролив Бурранд. Я начал спускаться к берегу по Хитли. Я никогда не жму на педали на спуске. Отказ от этого удовольствия сродни пренебрежению даром земного тяготения.
Я едва начал свой длинный спуск, как услышал справа от себя пение. Это была девочка на скейтборде, едущая по тротуару, распевающая песню без слов. Она была странная, примерно лет пятнадцати, не очень красивая, возможно, даже с виду простоватая, но для меня удивительная. Даже и не сама по себе девочка, но соединение девочки, песни и движения. Мы пронеслись бок о бок до огней Хэстингс Стрит. Она улыбнулась мне, также продолжая петь. Мы оба повернули на Пауэл стрит. Я проехал еще милю, по–прежнему слыша ее. Когда я остановился у пятисотого дома, она прогрохотала по тротуару и унеслась на запад, а песня все слабела и слабела.
Еще одна мимолетность. Я по–прежнему возвращаюсь мыслями к этой неожиданной встрече. В мою жизнь открылась дверь, позволила мне бросить беглый взгляд — на что? — потом закрылась. Я не могу не связать это событие с отрывком из Уоллеса Стивенса:
Она вершила мир, в котором пела.
И коль о море пела, то и море,
каким бы ни было, являлось тем,
чем было в песне, потому что
она была творцом.
И глядя, как она шагает там вдали,
мы знали:
нет иного мира, чем тот,
который она воспевает,
и, воспевая, создает.
Топор
Однажды в пятидесятых я был на пикнике с друзьями на берегу озера в Саскачеване. Кто–то одолжил мне аппарат для кислородного дыхания. Он был разработан для подводных исследований еще до изобретения современного акваланга. Я никогда прежде не нырял ни с чем подобным, но владелец аппарата показал мне, как им пользоваться, и я надел маску и, решив попробовать, поплыл. Когда глубина показалась мне достаточной, чтобы попытаться увидеть что–то интересное, я нырнул и поплыл вниз, разглядывая дно на близком расстоянии, благополучно вдыхая кислород из своего маленького баллончика. Но вдруг я захотел представить, как выглядит мир с позиции рыбы, и сделал ошибку, перевернувшись на спину, попытавшись взглянуть на поверхность снизу вверх. Моя маска стала немедленно заполняться водой. Один в этой чуждой среде, я поддался панике. Мой страх был, конечно, абсурдным, но люди часто и гибнут абсурдно. Паника губит их.
Но прежде, чем я начал метаться в воде, случилось некое событие. Явилось, или обнаружило себя, НЕЧТО, что я могу назвать лишь ОНО. ОНО немедленно пресекло панику, причем сделало это спокойно и быстро. ОНО внушило МНЕ очень определенно: сейчас ты задержишь дыхание, откроешь глаза, выплывешь на поверхность, снимешь маску, вдохнешь, и прекратишь все эти глупости!
Разрешите мне прояснить: я не разговаривал сам с собою и не «слышал голоса». О себе заявила ВОЛЯ, вполне отдельная от моей собственной, и я не имел никакой возможности задавать ей вопросы. Паника прошла, как будто из комнаты вылетела истерически бьющаяся там, случайно залетевшая в окно птица. Я поддался было ей, но она была резко и тихо устранена. Я сделал то, что ОНО мне велело, я увидел солнце, берег, машущих мне друзей. Все кончилось, и ОНО скромно ушло.
Что вы думаете по этому поводу? Ничего похожего не случалось со мной ни до этого, ни после. Весь эпизод произошел за пять секунд, все свершилось деловито и резко. Что это значило? Была ли это миссия извне, вторжение с целью спасения? Откуда ИЗВНЕ? Вряд ли серафим или архангел стал бы тратить время на дурака, способного утонуть на глубине в шесть футов. В таком случае, была ли это лишь особая компонента моей личности? Если так, почему я ее раньше не знал?
Бруно Бетлгейм говорит, что Фрейд плохо переведен с немецкого, на самом деле язык его гораздо более непосредственен. Немецкий аналог понятия ОНО противоположен понятию Я, которое по какой–то причине превратилось потом в ЭГО. Явилось ли мое ОНО фрейдовским ОНО? Мне не кажется, что это одно и то же, я понимаю фрейдовское ОНО, как архаичный слой примитивных эмоций.
До сих пор я так и не приблизился к пониманию всего этого. Я знаком с бессловесной передачей мыслей в снах. А также, по моему опыту, она часто случается в невольно вырвавшихся словах. Но никогда во всех моих снах я не сталкивался с такой мощной силой, как это НЕЧТО, явившееся мне под водой солнечным летним утром. Оно казалось чистым олицетворением воли. Чьей воли? Бог его знает, во всяком случае — не моей. Если бы моя воля была так значительна, я не сидел бы здесь, а был бы в Оттаве и управлял страной.
Демон? Ангел–хранитель?
Чем бы ни было это НЕЧТО, интересно, насколько на него можно полагаться. Может ли оно быть деструктивным? Рассмотрите аналогию обоюдоострого топора, который равнодушно рубит любой из своих сторон и способен рубить как дерево, так и дровосека. Если бы я был на перегруженной спасательной лодке, возникло бы ОНО снова и приказало бы мне спихнуть других в воду, на смерть, чтобы я мог жить? Или оно заставило бы меня быть благородным вопреки природе? (Я должен был написать «быть нормальным вопреки природе»).
